Полученная схема родственных отношений славянских языков и размещение ее на определенном географическом пространстве противоречит распространенному среди лингвистов взгляду о существовании особой восточнославянской языковой общности (Филин Ф. П., 1972; 1983; Русинов Н. Д., 1977; Малкова О. В., 1984; Супрун А. Э., 1989). Одно такой взгляд разделяли не все специалисты и общепринятое отношение к ним выглядело так:
С начала века существует гипотеза (Смаль-Стоцкий) о независимом формировании праукраинских диалектов на базе праславянских, минуя стадию древнерусского (общевосточнославянского) единства (праязыка). В прошлом неоднократно предпринимались попытки фактического обоснования этой гипотезы, она находит ревностных сторонников и сейчас, хотя в истории науки всегда доминировала конкурирующая гипотеза, предполагающая существование древнерусского праязыка (Малкова О.В., 1984, 45-46).
Следует все-таки признать, что следующее замечание Смаль-Стоцкого о попытках разделении все славянства на группы не лишено смысла:
Кто говорит о группах, должен для каждой группы установить общий праязык (Смаль-Стоцький Ст., 1927, 44).
Удивительно, что эта простая мысль не получила поддержки и долгое время представления о мифическом единстве господствовали среди славистов не только в отношении восточных, но и западнях и южных славян, но постепенно взгляды менялись (Широкова Ф. Г., Гудков В. П., 1977). Сначала была отброшена идея западнославянского единства, а далее и южнославянского:
При отсутствии специфических южнославянских новообразований едва ли правомерно предполагать для южных славян ступень отдельного существования в рамках праславянского. Взаимосвязь и языковое единство южных славян свидетельствует не столько об обособленном развитии, сколько о сохранении праславянского наследия. Южнославянская языковая общность, видимо, складывается как союз близкородственных языков / диалектов уже в условиях жизни на новой родине (Куркина Л.В., 1985, 63).
Отношение к гипотезе существования древнерусского языка сформировалось не только младограмматическими взглядами на развитие языков, но и под влиянием идеологических факторов, что и сказалось в предубежденной критике, далекой от научных дискуссий, теорий тех ученых, которые брали на себя смелость последовательно высказываться, например, как это делал Степан Смаль-Стоцкий, о вычленении украинского языка непосредственно из праславянского без промежуточных звеньев (Smal-Stocki S., Gartner T., 1913; Смаль-Стоцький Ст., 1927). Насколько позволяли обстоятельства Смаль-Стоцкого поддерживали также и некоторые другие украинские ученые (Бузук Петро, 1927, Тимченко Євген, 1930), но идеологический фактор, присутствующий в научных работах многих советских ученых, заставлял их камуфлировать собственные взгляды так, что это иногда приводило к нарушению законов логики. Примером могут быть научные работы украинского языковеда Булаховского. Критикуя Смаль-Стоцкого за “национализм” и подтверждая тезис о существовании особого восточнославянского (древнерусского) языка, он одновременно приводил специфические признаки украинского языка, которые этому тезису противоречат (Булаховський Л. А., 1977-2). С другой стороны, сторонники восточнославянского языка в подтверждение его существования должны были выдвигать просто смешные аргументы. Например, такой как существование Киевской Руси, объединение в которой всех восточных славян якобы привело к образованию общего языка. Языковые процессы развиваются очень медленно и для изменения языка населения нужны очень серьезные причины и условия, каковых в Киевской Руси абсолютно не существовало. Это государственное образование существовало довольно короткое время, всегда было раздробленным и многие земли, входившие в его состав (Новгород, Суздаль, Рязань, Смоленск, Галич, Владимир Волынский и др.), как заметил Насонов, в летописях никогда «Русью» не назывались (Насонов А.Н. 1951, 29). При отсутствии развитых торговых отношений между отдельными территориальными единицами Киевского государства редкие появления сборщиков дани не могли содействовать объединению диалектов в один язык в короткое время существования этого государственного образования. Впрочем, некоторые историки вообще сомневаются в существовании древнерусского государства даже по меркам того времени, Например, эта мысль отчетливо проглядывается в «Русской истории» Покровского (Покровский Михаил, 2002). Для осознания темпов языковых процессов можно привести пример кубанских украинцев, язык которых мало изменился за последние 150-100 лет в условиях развитых путей сообщений и средств массовой информации. В настоящее время славянское языкознание в значительной мере освободилось от идеологических оков и ученые могут смелее высказывать свои трезвые и разумные мысли:
Времени, прошедшего с момента установления более или менее интенсивных межплеменных контактов, необходимых для развития языковой интерферениции (XI – XIII ст.) было явно недостаточно, чтобы племенные диалекты успели сблизиться до почти полной унификации, образовав “общевосточнославянский язык”, использовавшийся на обширной территории, к вторичным диалектам которого, как обычно считается, восходят современные восточнославянские языки и диалекты (Николаев С. Л., 1994, 24).
Много отличных от русского языка признаков украинского и белорусского языков ученые должны были объяснять польскими влияниями через полонизировавшуюся шляхту, и такие влияния, действительно, были, но не они сформировали определяющие черты украинского и белорусского языков. Язык закарпатских украинцев не попал под эти влияния, но тем не менее он обладает основными признаками украинского языка и это лишний раз свидетельствует против идеи общего восточнославянского языка:
"Отсутствие ряда древних восточнославянско-западнославянских слов в наиболее архаичных закарпатских говорах (а в прошлом, наверное, вообще в Закарпатье), думаем, свидетельствует о определенной изоляции закарпатских говоров от других украинских, а в прошлом от восточнославянских говоров. Изоляция эта могла быть при условиях, когда предки носителей современных закарпатских говоров довольно давно, еще в доисторический период, отделились от восточнославянского мира, перешли Карпатский хребет и расселились на южных склонах Карпат" (Дзендзелівський Й. О., 1969, 191).
Надо сказать, что польские слависты оказались более принципиальными учеными, чем украинские советские, и не только не поддались идеологическому давлению Москвы, но дали ему надлежащую оценку:
Для российских националистов “русское” языковое единство было весьма важным фактором в официальной идеологии, чтобы дискуссии о нем могли считаться вещью допустимой. В результате этого у большинства российских языковедов преобладало стремление если не к полному отрицанию языковой украинско-русской разницы, то, по крайней мере, к уменьшению ее значения относительно признаков, которые объединяли в одну целостность все “русские” языковые разновидности (Lehr-Spławiński T., 1956, 5).
Лер-Сплавинский, отрицая тезис “общерусского языка”, обвинял также и Смаль-Стоцкого в “национализме”, усматривая его в необоснованном утверждении украинского ученого о том, что украинский язык якобы стоит ближе к сербскому, чем к русскому, но количественно оценить всю совокупность языковых признаков практически невозможно, поэтому понятия “больше” и “меньше” в данном случае очень условны в отличие от сравнений чисто лексических, которые, действительно, противоречат мнению Смаль-Стоцкого. Некоторые дореволюционные российские ученые тоже иногда старались оставаться объективными, хотя идею общего восточнославянского языка никогда не отбрасывали. Вот что писал, например, выдающийся российский языковед А. А. Шахматов , который прошел определенную эволюцию во взглядах о происхождении украинского языка:
Все эти и подобные им явления не могут, конечно, свидетельствовать о существовании общерусского языка в исторические времена, скажем в XI – XII ст.; общерусский язык распался на отдельные наречия еще в эпоху доисторическую в конце VIII или же в начале IX ст. Образование русского государства, объединение им под одной державой всех русский племен не могло привести к созданию одного общего языка, оно не успело создать и общего русского книжного языка (Шахматовъ А. А., 1916-2).
Это теперь может казаться удивительным, но в советское время, когда даже язык многочисленных берестяных грамот, исследовавшихся в те времена очень усердно, свидетельствовал против существования особого древнерусского языка, официальная советская лингвистика продолжала твердить о его существовании. Десятками тысяч издавались учебные пособия для студентов филологических и исторических специальностей с изложением его мифической грамматики (см. например: Русинов Н.Д., 1977). С ослаблением идеологического пресса в последние годы советской власти можно было встретить более уважительное отношение к языковедам, которые имели идеи, противостоящие заидеологизированным теориям, в частности к Смаль-Стоцкому (Малкова О. В., 1984). Однако только в последние годы, после развала Советского Союза и падения великодержавной российской идеологии ученые в независимых государствах получили возможность смело критиковать российские авторитеты и отрицать факт существования общего восточнославянского языка:
И все-таки главная идея, которой А. А. Шахматов мотивирует вторичность украинской твердости согласных перед i, e, состоит в том, что все восточнославянские языки до падения редуцированных имели одинаковое фонетическое развитие. Отличие в этом плане украинского языка (диалектов) от других восточнославянских кажется А. А. Шахматову невероятным. Именно для доказательства древнерусского (общерусского) единства реконструируется без достаточных на то оснований зигзагообразный процесс изменения украинского t.i, t.e → t'i, t'e → ti, te. Более вероятным кажется, что твердость согласных перед рефлексами *i, *e в украинском языке (диалектах) – это черта древнего отличия праукраинских диалектов от других восточнославянских. (Калнынь Людмила, 1994, 125)
Однако некоторые российские ученые и до сих пор стараются искать доказательство неделимости и целостности восточнославянского диалектного ландшафта путем выявления таких диалектных признаков, которые свидетельствуют о особенной родственной близости всех восточнославянских говоров (Попова Татьяна, 1994, 276). Тем не менее, постепенно все больше ученых приходят ко мнению, что никакой общей восточнославянской (древнерусской) языковой общности никогда не существовало. Все современные славянские языки начали формироваться приблизительно одновременно (в пределах одного-двух столетий) на территориях определенных нами ареалов, выделяясь из праславянского языка. Важные свидетельства в пользу этого вывода дают исследования древненовгородских берестяных грамот. На основе этих исследований О. О. Зализняк пришел к выводу о том, что древненовгородский язык имеет некоторые отличия от других древнеславянских языков, которые восходят еще к праславянской эпохе. Вывод Зализняка поддерживает С. Л. Николаєв, который провел собственные сравнительно-исторические исследования многих славянских диалектов:
Указанные акцентологические особенности являются наиболее важными свидетельствами древнейшей истории кривичского племенного диалекта ,так как они никак не могли возникнуть в период после предполагаемого распада общевосточнославянского языка (Николаев С. Л., 1994, 35).
Можно допускать, что первые четыре украинские племени стали носителями отдельных древнеукраинских наречий. Современный украинский язык в соответствии с классификациями разных специалистов имеет три или четыре наречия (Закревская Я. В., 1978; Матвіяс И. Г., 1990). Но сначала было две группы диалектов. Такое мнение впервые высказал К. П. Михальчук, а позднее оно было поддержано другими языковедами (А. Ю. Крымский, В. Ганцов, Ф. Т. Жилко и др.) (Німчук Василь, 1994, 26-32). К северному относились древляне и северяне, а к южной – дулебы (волыняне, бужане), белые хорваты, уличи, тиверцы и поляне (Жилко Ф. Т., 1963). Были и другие варианты распределения (например, Г. П. Пивторака), но во всех из них фигурируют племена уличей, тиверцев и белых хорватов, но насколько правомерно относить их в число первичных украинских племен судить трудно, поскольку для их формирования нет четко определенных ареалов и они могли развиться позднее на основе первых четырех. Свой взгляд на диалектное членение украинского языка Василь Нимчук определяет так:
Не может быть сомнения в том, что язык носителей современных диалектов украинского языка является продолжением языка их предков, которые принадлежали к разным южным восточнославянским племенам, но это не означает, что современные украинские совокупности диалектных фонетических, грамматических, лексических, фразеологических и акцентуальных систем развились прямо на базе племенных диалектов, которые отличались неизвестными нам совокупностями лингвальных явлений, и что все нынешние определяющие диффиренцирующие элементы наших говоров доходят давностью к родо-племенные временам. Древние изоглоссы настолько вытеснены или перекрыты новыми, что до сих пор не определены специфические черты отдельных южных восточнославянских племенных диалектов как выразительных систем, хотя таковые существовали (Німчук Василь, 1994, 43).
В соответствии с принятой нами концепцией позднейшие изоглоссы не могут исказить разделение языков (диалектов), который уже произошло ранее, поэтому вопрос первичного диалектного членения украинского языка может быть решен, нужно только выделить достаточное количество признаков современных диалектов и далее на их основе построить графическую модель, но сначала разделение праукраинского языка очевидно произошло на два диалекта в соответствии с разделением территории украинской прародины на два субареала рекой Птичь.
Однако некоторые российские ученые до сих пор пытаются искать доказательства неделимости и целостности восточнославянского диалектного ландшафта путем выявления диалектных признаков, свидетельствующих об особой родственной близости всех восточнославянских говоров (Попова Татьяна, 1994, 276). Тем не менее, постепенно все большее число ученых приходят к мысли, что никакой общей восточнославянской (древнерусской) языковой общности никогда не существовало. Все современные славянские языки начали формироваться приблизительно одновременно (в пределах одного-двух веков) на территориях определенных нами ареалов, вытделяясь из праславянского языка. Важные свидетельства в пользу этого вывода дают исследования древненовгородских берестяных грамот. На основе этих исследований А.А. Зализняк пришел к выводу, что древненовгородский язык имеет некоторые отличия от других древнеславянских языков, которые восходят еще из праславянской эпохи. Вывод Зализняка поддерживает С.Л. Николаев, который провел собственные сравнительно-исторические исследования многих славянских диалектов:
Указанные акцентологические особенности являются наиболее важными свидетельствами древнейшей истории кривичского племенного диалекта, так как они никак не могли возникнуть в период после предполагаемого распада общевосточнославянского языка (Николаев С.Л., 1994, 35).
К моменту расселения восточных славян они уже отличались между собою не только языком, но антропологическими особенностями, что отмечалось многими исследователями (Алексеева Т. И., 1973, 13). Эти особенности не должны были бы развиться очень сильно, поскольку, занимая сначала периферию индоевропейской территории, далеко от путей больших переселений, праславяне должны были сохранять однотипные антропологические признаки, но исследования на предполагаемой прародине славян дают основания для других выводов:
"Праславяне не отличались чистотой антропологического типа, их прародина находилась на стыке североевропейской долихокефальной, светлопигментированной расы и южноевропейской брахикефальной, темнопигментированной расы" (Там же, 14).
Очевидно, исследования проводились на широком пространстве, которое славяне заселили в бассейне Среднего и Верхнего Днепра, где быстро утратили чистоту расового типа. Такая интенсивность антропологических изменений не может быть объяснена только промежуточным положением славянской территории, поскольку смешение расовых типов путем межплеменных контактов идет довольно долго. Скорее всего эти быстрые антропологические изменения нужно объяснять тем, что славяне на местах поселений ассимилировали многочисленное автохтонное население, которое уже принадлежало к разным расовым типам в соответствии с разными ареалами.
Расселение восточных славян со своих первичных ареалов вело к дальнейшему росту специфических особенностей их отдельных племен. Скажем, древляне составляли самостоятельный антропологический комплекс, вместе с волынянами они отличались резко выраженными европеоидными чертами. Поляне тоже имели европеоидную внешность, в то время как дреговичи и радимичи по своему составу были неоднородны (Там же, 52, 55, 56, 59). Вятичи, самое восточное племя, как это и можно было ожидать, несли в себе финно-угорскую основу (Там же, 199). Таким образом, как предки украинцев, так и предки белорусов и русских, уже не отличались особенной расовой чистотой, но каждая из этих народностей имела свои специфические особенности. Противопоставляя украинцев русских по комплексу антропологических признаков, Алексеева приходит к такому выводу:
Украинцы – другой антропологический комплекс нежели русские и белорусы… Вся антропологическая внешность украинского народа и его предшественников свидетельствуют о южных связях, и, очевидно, нет оснований искать ему аналоги среди групп, которые включаются в круг северных европеоидов (Там же, 241, 242).
Таким образом, к моменту, когда начинается писанная история восточного славянства, оно уже существенно отличалось между собою и по языковым и антропологическими признакам и делилось на четыре этнические группы, каждая из которых не была уже однородной и не имела собственного самоназвания, а была разделена на отдельные племена, этническое развитие которых определялось все больше не географическими условиями, а общественно-политическими факторами, которые все в большей степени инициировали интеграционные процессы между отдельными этническими группировками.
