Языковеды и этнологи единодушно считают, а их поддерживают и археологи, что наиболее активными и постоянными были контакты финских народов с индо-иранской частью индоевропейской общности (Халиков А. Х., 1990, 53). Иранско-финно-угорские языковые связи исследовались многими известными специалистами (A. Абаев В. И., 1965; Абаев В. И., 1981; Георгиев Вл., 1958; Корнилов Г. Э., 1973; Harmatta J., 1981; Bla(ek Vaclav, 1990; Fromm Hans, 1990; Gulya Janos, 1990; Koivulehto Jorma, 1990). В результате сформировалось мнение, что иранцы больше контактировали с носителями древних восточно-финских диалектов, чем западных.
Теперь же, имея на карте ареалы поселений носителей отдельных языков, можно проверить возможные более тесные взаимосвязи именно тех языков разных языковых семей, ареалы которых соседствуют между собой, то есть иранско-вепсские, иранско-мордовские, армяно-тюркские и, в частности, армяно-огузские (гагаузские), марийско-тюркские и венгерско-тюркские и т.д. Оставаясь в рамках лексико-статистических исследований, можно оценить количественно связи финно-угорских языков с отдельными индоевропейскими и тюркскими. На базе таблиц-словарей этих трех языковых семей была составлена сводная таблица лексических между индоевропейскими, финно-угорскими и тюркскими языками (три группы изоглосс). В силу технических причин из тюркских языков к анализу были взяты только общетюркские слова, а из индоевропейских и финно-угорских – все подобные изоглоссы. Всего в таблицу было внесено больше, чем 700 соответствий. Затем из нее был изъят предполагаемый ностратический фонд, к которому были отнесены те лексические соответствия, которые были наличными во всех трех группах слов, причем в двух группах они должны были быть общими для соответствующей языковой семьи. Таким образом, сравнивались чистые бинарные соответствия между индоевропейскими и финно-угорскими, индоевропейскими и тюркскими, а также между финно-угорскими и тюркскими. Рассмотрим сначала индоевропейско-финно-угорские соответствия. Всего их оказалось 208, причем их более всего было в иранском, греческом, индийском, балтийском и германском. Когда выяснилось, что наиболее многочисленными являются иранско-финские параллели, тогда был проведен специальный поиск финско-иранских сепаратных связей. Несколько десятков их было найдено, но часть из них происходит из более поздних времен, поэтому они были разделены две группы. Критерием разделения было количество иранских языков, в которых были найдены соответствия финским словам. Если таких языков было три и большее, предполагалось, что слово принадлежит времени ирано-финских контактов. Если же слова встречались в одном-двух иранских языках, то они были отнесены ко времени, когда общеиранский язык уже расчленился на отдельные языки. Слова первой группы тоже были внесены в таблицу, и общее количество соответствий увеличилось до 235 (здесь и далее подаваемые точные цифры на самом деле являются лишь ориентировочными, поскольку лексический материал таблицы постоянно уточняется, да и сама таблица претерпевает определенные изменения).
Для индоевропейских языков с наибольшим числом финно-угорских соответствий было подсчитано количество общих слов с отдельными финно-угорскими. Результаты подсчетов приведены в таблице 6. В таблице во второй колонке представлено общее количество общих слов соответствующего индоевропейского языка со всеми финно-угорскими. Финно-угорские языки расположены в порядке их удаленности от индоевропейской территории, а индоевропейские – соответственно – от финно-угорской. Для финно-угорских языков мы можем видеть, что по мере удаления их ареалов количество общих слов в парах языков в целом постоянно уменьшается. В индоевропейской группе из порядка заметно выпадает индийский язык, поскольку индийцы первыми оставили свою прародину и не имели больше контактов с финно-уграми, в то время как носители других индоевропейских языков продолжали иметь с ними контакты и в более поздние времена, что привело к дополнительным взаимным заимствованиям.
Таблица 6. Количество общих слов в индоевропейских и финно-угорских языках.
| общ. | вепс | морд | мари | эст | фин. | саам | удм | коми | венг | хант | манс | |
| иран | 171 | 98 | 88 | 58 | 83 | 80 | 50 | 43 | 34 | 31 | 33 | 21 |
| инд | 114 | 54 | 59 | 45 | 58 | 57 | 35 | 33 | 24 | 25 | 23 | 14 |
| греч | 136 | 69 | 80 | 49 | 66 | 63 | 36 | 42 | 31 | 23 | 27 | 17 |
| балт | 120 | 63 | 60 | 38 | 65 | 58 | 37 | 38 | 30 | 19 | 26 | 15 |
| герм | 120 | 56 | 59 | 41 | 61 | 56 | 33 | 34 | 33 | 21 | 26 | 17 |
Кроме того, несколько не вписываются в общую картину и связи германских и балтийских языков с эстонским и финским языками. Причины этому также в позднейших заимствованиях, которые не вдалось отфильтровать. Надо также указать, что при составлении таблиц ощущался недостаток лексического материала из вепсского языка. Небольшой словарь Зайцевой и Муллонен (А. Зайцева М. И., Муллонен М. И. 1972) содержит только 7 тыс. слов, и в нем иногда нет слов даже для обозначения довольно простых семантических понятий. Возможно, что именно из-за отсутствия полных словарей вепсского языка более тесные связи иранских языков с западно-финскими остались без внимания ученых. Как можно видеть по размещению ареала веси на общей финно-угорской территории, данные вепского языка очень важны для характеристики иранско-финно-угорских языковых отношений, и в вепсском языке должно было бы быть значительно большее количество соответствий иранским словам, чем это указано в табл. 4.
Иранско-мордовские языковые связи более известны, чем иранско-вепсские, хотя и рассматриваются обычно в рамках связей финно-угорских языков с индо-иранскими, даже иногда представляются только индийско-мордовские или индийско-венгерские параллели без иранских соответствий, и это создает впечатление одинакового положения др.-индийского и др.-иранского языков относительно финно-угорских. Такой подход является следствием того, что современные специалисты, находятся в плену старых взглядов и выводов, сформированных еще в минувшем столетии на основании первых общих исследований и необоснованных концепций, когда считалось самоочевидным существование индо-иранской общности. Вот типичный пример такого рассмотрения: "Контакт и даже этническое перемешивание индо-иранцев с финно-уграми продолжались в лесостепной зоне Восточной Европы на протяжении всего времени" (Harmatta J., 1981, 79). Однако, при сепаратном рассмотрении индийско-финно-угорских и ирано-финно-угорских языковых связей почти всегда при наличии соответствия, скажем, мордовскому слову в индийском, его также можно найти и в иранском. Это понятно, поскольку ареал иранских языков был ближе к ареалу мордовского, чем ареал индийского. Дело, очевидно, запутывало еще и то, что в очень консервативном фонетически мордовском языке зафиксированы и сохранены в течение тысячелетий особенности древнеиндийской фонетики. Например, морд. врьгаз имеет параллели в других финно-угорских, но только мордовское слово почти полностью тождественно др.-инд. vrgas "волк".
Таблица 7. Вепсско-иранские лексические отношения
| Вепский язык | Иранские языки |
| azrag – острога | ос. arc, курд. erş – копье, тал. ox – стрела. |
| čopak – быстрый | пушт., гил. čabuk, перс. čabok – быстрый. |
| hobdä – толочь в ступе | курд. heweng, тал. həwəng, гил. hawang, пушт. hawanga – ступа. |
| kanz – семья, kund – община, коллектив | многчисленные соответствия в ир.- kand-kant-gund и т. п – село, город. |
| kezr – колесо | gerd – распространенный корень в словах со значением "крутить", "шея" и т. п. |
| kötkšta – резать скот | курд. kotek, перс. kotäk гил. kutək – удар |
| l’öda – бить | тадж. latma – удар, шугн. – lat – удариться, курд. lîdan – бить |
| opak – страшный | гил. bеk, курд. bak, тадж. bok – страх |
| rusked – красный | перс. räxš тал. rəš ягн. raxš и др. – красный |
| t’üukta – капать | курд. tika, гил. tikkə – капля и еще несколько подобных ир. слов в значении "кусок" |
| toh’ – береста | курд. tûz, перс. tus; тадж. tús – береза |
Итак, приведем для примера только некоторые малоизвестные иранско-мордовские соответствия: мок., эр. кев "камень" – курд. çew "гравий, песок"; мок. паця "крыло" – перс. bazu "рука", ос. bazyr "крыло", пушт. bâzu "рука”, курд. bazik "крыло"; мок. кичкор , эрз. кичкере "кривой" – тал., гил. kəj, перс. käj, ягн. kaja "кривой"; мок., эрз. пенч "ложка" – курд. penc "кисть руки", тал. penjə "лапа", пушт. panja "лапа"; мок., эрз. пона "шерсть" – язг. pon "перо", шунг. pum "пух", эрз. торхтав "мутный" – гил. tarik, пушт. tаrik, тал. toik "темный".
Подсчеты лексических соответствий отдельных финно-угорских языков с общетюркским лексическим фондом дали такие результаты: марийский язык – 55 соответствий, венгерский – 41, удмуртский – 32, мордовский – 29, хантыйский – 22, коми – 21, эстонский – 21, финский – 17, вепсский – 14, мансийский – 14. Кроме того, в марийском и венгерском языках есть очень большое количество изолированных лексических параллелей с отдельными тюркскими языками, есть они также и в мордовских и удмуртских языках. Большая часть из них была заимствована из татарского, чувашского и других тюркских языков в более поздние и даже относительно недавние исторические времена (Деак Шандор, 1961). Приводить примеры многочисленных финно-угорско-тюркских соответствий нет смысла, поскольку отделить древние и позднейшие заимствования в большинстве случаев почти невозможно. Однако возможные взаимосвязи венгерского и якутского языков нельзя объяснить позднейшими заимствованиями, поскольку в исторические времена предки венгров и якутов никогда между собой не контактировали. Больше того – в соответствии с существующими теперь представлениями о этногенезе мадьяр и праякутов – они вообще никогда контактировать и не могли. Если же предки венгров и якутов, действительно, как это показано на карте, заселяли соседние ареалы, то в их языках должны были бы остаться какие-то следы взаимных контактов. Например, венг. hiúz "рысь" хорошо отвечает якут. ÿÿc "то же". Возможно, есть и другие такие соответствия. К примеру, М. Эрдаль по данным А. Рона-Таша приводит соответствие венгерскомого выражения «лошадь цвета sar» якутскому ās «шкура белой лошади» и при этом считает нужным подчеркнуть географическую отдаленность этих языков (Эрдаль Марсель, 2005, 130).
Тесное соседство финно-угорской и тюркской областей подтверждается также и известными общими тюркско-финно-угорскими грамматическими особенностями, такими как, например, гармония гласных, отсутствие грамматических родов, выражения притяжательности личными окончаниями, обстоятельственных отношений – послелогами вместо предлогов и т.д. (Деак Шандор, 1961)
Количество индоевропейско-тюркских соответсвий в армянском, греческом, германском, балтийском, индийском и иранском языках приблизительно одинаково и лежит в пределах двух-трех десятков слов. Тюркские слова в славянских языках – позднейшего происхождения (Menges Karl H., 1990, 117). В армянском языке из более, чем двух десятков изолированных соответствий тюркским корням, какая то часть слов могла быть позаимствована уже в исторические времена из турецкого или азербайджанского языков, однако среди них и такие, которые своим звуковым составом свидетельствуют о очень давнем заимствовании. В Первую очередь это арм. antař "лес", которому точно отвечает гаг. andyz "роща, кустарник". Вопрос о взаимных переходах r и s, z в тюркских языках, известный как феномен ротацизма-зетацизма, очень сложен, мы рассмотрим его позднее, но эти явления происходили еще в доисторическое время. В других тюркских языках также имеются слова andyz, но имеют отличные значения (например балк., башк., кум. andyz «девясил»). Сходство значений армянского и гагаузского слов может свидетельствовать о древних армяно-гагаузских (огузских) контактах, когда носители соответствующих древних праязыков заселяли соседние ареалы на левом берегу Днепра. Граница между ними проходила либо по Пслу, либо по Суле. По Пслу идет граница между степью и лесостепью, поэтому, возможно, именно эта река отделяла скотоводов огузов от охотников протоармян. Те древние контакты подтверждают также изолированная пара арм. gjul "село" – гаг. küü "то же" и арм. gor "ягненок", которое может происходить от распр. тюрк. gozy/kuzy "то же", а также некоторые другие параллели. Но есть еще интересное соответствие, которое бесспорно связывает вместе сразу три области – тюркскую, финно-угорскую и индоевропейскую.В армянском языке есть слово kamur, в греческом γαφυρα а в марийском кувар, которые все имеют одинаковое значение "мост, плотина",
а в языке мокша подобное копорь означает "спина". Все они происходят от древнего тюркского слова *kobur/köbür (?) "мост", которое теперь существует во всех тюркских языках (кроме, возможно, хакасского) и имеет формы köpür, küper, kövür (чув. kěper, карач., балк. köpür, тат. küper и т.д.). О том, что это слово было позаимствовано именно из пратюркского, говорит не только широкая его распространенность в тюркских языках, но и тот факт, что кроме слова для обозначения моста тюрки имели общие слова для названий других гидротехнических сооружений и плавучих средств: bög "плотина", gemi "лодка", kürek "весло". Реки в тюркской области относительно небольшие, поэтому тюркам использовать их в различных целях было легче, чем их соседям, и они, очевидно, начали делать это раньше них, о чем и свидетельствуют приведенные примеры. Сэр Джерард Клоусон предполагает происхождение тюркского слова от корня köp- «пениться, кипеть», что совершенно не убедительно. Подобные слова имеются в индоевропейских языках и имееют значение «козел» (лат. caper, кельт. caer, gabor и др.) Очевидно, и в тюркских, и индоевропейских словах содержится еще ностратический корень (именно со значением «козел»), но в тюркских языках слово получило семантическую трансформацию к значению «мост», с которым оно и было позаимствовано в армянский и греческий языки. Позднее в некоторых германских языках появились слова со значением, близким к значению «мост», но они уже были заимствованы из латинского (гол. keper, нем. Käpfer и др.)
Вышеприведенные примеры хорошо вписываются в рамки древних, до сих пор необъясненных армяно-тюркских связей, о которых, для примера, говорит, ссылаясь на наблюдение Бодуэна де Куртенэ, Бирнбаум:
"Армянский язык причисляется к арио-европейской отрасли языков, и, действительно, многими своими сторонами он к ней принадлежит, но вместе с тем по некоторым частностям его сторон и вообще по некоторым основным особенностям его необходимо поставить рядом с языками, если не с тюркско-татарскими или урало-алтайскими, то, по крайней, мере с языками, очень близкими к этим последним. Так, например, в склонении отражение в армянском языке мира внешнего, физического, пространственного происходит большей частью на татарский лад (падежи Locativus, Ablativus, Instrumentalis), отражения же отношений общественных является продолжением форм арио-европейских (Genetivus, Dativus, Accusativus)" (Бирнбаум Х., 1993, 13).
Тюркские влияния распространялись, очевидно, не только на соседние ареалы, а даже и далее, вплоть до поселений древних италиков и даже греков. К тюркско-италийским лексическим параллелям иногда имеются соответствия и в греческом языке. О тюркских влияниях на греческий свидетельствуют и другие факты. В греческом языке имеются суффиксы приближение и удаления(-de и -θen), которые выполняют ту же функцию, что и тюркские послелоги -da, -de и -dan,-den, применяющиеся при образовании локатива с ответом на вопрос где?, куда?, откуда? Сепаратных греческо-тюркских лексических связей довольно мало и это понятно, ибо греческий ареал был отделен от тюркской территории ареалом армянского языка, который должен был быть посредником между греческим и тюркскими языками и к греческо-тюркским лексическим параллелям в принципе должны были быть и армянские соответствия. Однако в более позднее время, как мы увидим далее, дали себя знать греческо-булгарские языковые контакты.
Вообще же, по сравнению с индоевропейскими и финно-угорскими языками среди общетюркских слов мы находим значительно больше слов со значениями, которые свидетельствуют о высоком уровне культуры и общественных отношений у прототюрков и, в частности, о существовании среди них развитого полеводства и, особенно, животноводства. Это такие слова: ajgyr "жеребец", akja "деньги" (первичное значение, очевидно, "стоимость", "цена"), alma "яблоко", altyn "золото", arpa "ячмень", at "конь", bajtal "кобыла", balta "топор", beg "господин", boz "шило", bosaga "порог", bög "плотина", buga "бык", buzagy "теленок", geči “коза", gemi "лодка", dary "просо", demir "железо", ejer "седло", inek "корова", it "собака", jaby "конь", jaj "лук", jаl "грива", jelin "вымя’, jigit "всадник", jorga "иноходь", kazan "котел", kamčy "кнут", kiš "ржать", kömür "уголь", köpür "мост", kul "раб", kürek "весло", mal "скот", öj "дом", teker "колесо", tojnak "копыто", ujan "узда", üzenni "стремя” и т.д. Возможно, какая-то часть из этих слов, но очень незначительная, получила дальнейшее распространение среди всех тюрок в более поздние времена, но в индоевропейских и финно-угорских языках подавляющее большинство слов подобного значения распространено не более, чем в двух-трех языках. Объяснение этому может быть в географических особенностях тюркской области, где существовали не только более благоприятные условия для развития полеводства и животноводства, но и возможности для более тесных контактов с древними земледельческими культурами Закавказья и Передней Азии.
Учась у них ведению сельского хозяйства, тюрки передавали свой опыт культивации растений далее на северо-запад и северо-восток. Об этом свидетельствуют некоторые лексические данные, поскольку распространение культурных растений преимущественно сопровождалось заимствованием их названий. Так, от общ.-тюрк. arpa "ячмень" происходит гр. αλφι и алб. el'p "то же". Сэр Джерард Клоусон предполагает, что тюркское слово может быть заимствовано из индоевропейских (Clauson Gerard, Sir, 1972). Такая точка зрения связана с представлением об алтайской прародине тюрок и о том, что они якобы не могли заниматься земледелием раньше индоевропейцев. Слово arpa как название ячменя широко распространено в тюркских языках и от них также было заимствовано некоторыми финно-угорскими (венг. árpa «ячмень», мар. ärva “полова”). В индоевропейских языках оно встречено только в греческом и албанском. Ближайшие финно-угорские соседи тюрок позаимствовали у них вместе с просом и его название: общ. тюрк. dary "просо" – венг. dara "крупа", мар. тар "просо". Но тюркское слово само, очевидно, происходит от груз. keri "ячмень", (абх. a-k’ar). Кроме проса, их северовосточные соседи позаимствовали от тюрок овес и лук. Распространенным тюркским sulu/sula/suly "овес"(от груз svili "рожь") отвечают мар. šülö "овес", морд. суро "просо", хант. sola "овес". Тюркским sogan/sugan "лук" отвечают венг. hagyma, удм. сугон, мар. шоган, коми сугонь "лук". Эти заимствования бесспорны, но считать, что время заимствования относится к первому появлению тюрок в Европе, значит признать культурную отсталость финно-угров, якобы не знавших земледелия до конца первого тысячелетия н.э. Языковые контакты не были односторонними. Например, слова для обозначення ржи в некоторых кавказских языках позаимствованы не из грузинского, а из тюркских (дарг. susul, агул. sul, лезг. sil, арч. solx и др.) Точно так же из тюркских заимствовано чеч. sula "овес". Финно-угорское слово для названия рябины (морд. пизел, комі пелысь, удм. палезь, мар. пызле), поменяв значение, вошло в индоевропейские – гр. φασηλοσ „фасоль”, алб. bizele "горох". Есть похожие слова в татарском и башкирском, но они, без сомнения, позаимствованы из финно-угорских.
Индоевропейские и финно-угорские названия коня заимствованы в разной форме из тюркских языков, где общетюркский корень представлен как jaby, jabytaq, javdaq “конь” или “конь без седла” (туркм. jaby, чув. jupax, узб. javdaq и т. д.) В западно-финских языках от тюркского jaby происходят вепс. hebo, эст. hobune, фин. hepo "конь". Другим примером может быть также мар. чомо “жеребенок”. Покорны выводит индоевропейские названия коня от и.е. *ekuos (А. Pokorny J., 1949-1959). Однако, принимая во внимание гр. ιπποσ, арм. ji(р), кельт. ebol, можно вполне обоснованно утверждать, что эти названия коня, так же как лат. juba „грива”, напрямую заимствованы из тюркских. С другой стороны, наличие сибилянтов или гуттуральных в корнях слов для названия коня в других и. е. языках (лат. equu, лит. ašwa, ир. asp, тох. yakwe) заставляют допускать возможность разных путей проникновения тюркской первоосновы всех этих слов в индоевропейскую среду.
Уже на то время же существовала межплеменная обменная торговля. В этом нет ничего удивительного – у тасманийцев и австралийцев, дольше других народов сохранивших особенности образа жизни эпохи первобытно-общинного строя, обменная торговля существовала (Чебоксаров Н.Н., Чебоксарова И.А. 1986, 20). М. Товкайло в своей работе пишет:
… расположение поздненеолитических поселений может свидетельствовать также и о возможных способах применения местными общинами контроля за природными переправами, следовательно, за путями для передвижения и межплеменного обмена, что давало им определенные преимущества в социальном развитии и возможность расширения своих воздействий (Товкайло Н.Т., 1998, 14).
Без сомнения первым продуктом обмена стала поваренная соль, поскольку ее залежи находились далеко не везде, а в неолите с возрастанием роли растительной пище в рационе человека возросла и потребность в соли. Другими предметами обмена среди прочего были скот, вяленая и соленая рыба, орудия труда и ремесленные изделия. Об этом свидетельствует существование в тюркских языках западных ареалов и в языке соседних с ними армян слова с разными значениями, которые может объединять только общее значение "товар, предмет обмена". Собственное, этим словом и есть товар, которое в армянском языке имеет форму tavar и означает "овца", "стадо овец”, в тюркских языках ему отвечают: кум. tuuar "стадо", тур. tavar "имущество", "скот", балк., кр.-тат. tu'ar "то же", чув. тăвар "соль", тавăр "возвращать долг", "мстить", "отвечать", "выворачивать" и др. При этом очень показательными являются чувашские слова. Предки чувашей булгары, заселяли ареал вплотную к заливу Сиваш, где с давних пор существовал соляный промысел. Следовательно, для булгар соль была основным предметом экспорта и поэтому приобрела значение "товар". Второе чувашское слово семантически и фонетически стоит несколько далее. Но в принципе сначала оно могло означать "отплачивать ", "компенсировать" что по семантике близко к значению "цена", которое могло развиться из значения "товар обмена". Во многих иранских языках есть слово tabar/teber/tevir "топор", а в финно-угорских слова этого корня имеют значение "ткань" (саам. тавяр, мар. тувыр, хант. tаgar). Очевидно, все они того же происхождения, поскольку и орудия труда, так же и продукты производства были предметом торговли. Сюда следует отнести также слав. туръ, лат. taurus и гр. τυροσ, "бык", хотя авторитетные специалисты (Фасмер, Вальде и Гофман, Менгес) о подобных связях умалчивают. И наконец, к этому гнезду можно отнести германские слова неясного происхождения со значением "дорогой" (нем. teuer, анг. dear, гол. duur).
Культурные влияния тюрков распространялись главным образом на финно-угорскую область, и шире, на Левобережье Днепра. Кроме сельскохозяйственной терминологии финно-угры и индоевропейцы заимствовали у тюрков названия некоторых хозяйственных предметов, оружия: общ.-тюрк. balta (старая форма сохранилась в чув. пурта) "топор" отвечают венг. bárd "то же" (balta позднейшее заимствование), коми, удм. пурт "нож", др.-инд. parasu, тох. peret (осет. färät "топор", вероятно, позаимствовано из тох.), язг. parus "топор", гр. παλτον "копье, дротик", лат. barda „топор”, bardicium "копье, топорик”, нем. Barte "топорик", др.-сак. barda; общ.-тюрк. damar "жила" трансформировалось в других языках в слова с значением "тетива", "стрела", "копье" и т.д., др.-инд. tomara "копье, дротик”, хант. tamar "тупая стрела" (на белку, чтобы не испортить шкурку), вепс. tomar "стрела", осет. tomar "направлять" (от "стрела" – В.И. Абаев), возможно, гр. τομοσ "острый"; общ.-тюрк. čana (есть и груз. čana) "сани", čanah "челюсть" отвечают саам. soann, эст. saan, манс. sun, венг. szán, осет. dzonyg’ "сани", арм. sahnak. Последнее слово Менгес считает общим для всей северной части ностратической области (Менгес К. Г. 1979, 205). Тюркских заимствований тех времен в индоевропейском языку из отрасли земледелия очень мало, а из отрасли животноводства почти нет совсем.
О возможности существования такого источника говорят, для примера, индоевропейские и тюркские названия яблока как плода культивированного растения, для сравнения которых есть основания. Общетюркское alma "яблоко" заимствовано в венгерский язык в той же форме, в удмуртском ему соответствует улма, марийском олма, а в мокша марь и в эрзя умарь. В других финно-угорских языках названия яблока и яблоня имеют другие корни. Точно так же нет для них общего названия и в индоевропейских языках. Наиболее близкой приведенным словам является праформа *abel (отсюда нем. Apfel, рус. яблоко, лит. abuolis, лат. топоним Abella, кельт. avallo, aval). Греки называли яблоко μηλον и яблоню μηλεα, по-албански яблоко – mollе, по-латински mаlus "яблоня", а хеттское название – šamalu. Сюда же может быть отнесено санс. ambla "кислый". Если сравнить все эти слова, то можно прийти к выводу, что все индоевропейские слова могли быть общего происхождения, если бы исходной формой была *amlu, как считают Гамкрелидзе и Иванов и привлекают к словам этого корня также хеттское šamalu (Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В., 1984, 639). При подобии и.е. праформы тюркским словам они допускают общее происхождение и.е. и тюрк. названий яблока и яблони, хотя хеттское слово выглядит заимствованным из арабского samar "плод".
Считается, что ближайший к Восточной Европе ареал первоначального распространения яблони находится на Кавказе и в Передней Азии, поэтому является странным, что бесспорно общее название яблока имеется только в тюркских языках. Очевидно, все-таки на прародине ностратических народов яблони на то время не произрастали, а район их распространения ограничивался территорией Ирана. Поэтому весьма вероятно, что название яблока и яблони было позаимствовано в тюркские и индоевропейские языки в то время, когда этот плод был принесен в Восточную Европу более поздними пришельцами из Малой Азии или Кавказа, когда культивация плодовых растений получила распространение. При этом и в тюркские, и в индоевропейские языки название яблони и яблока было позаимствовано из общего источника, т.е. из языка, носители которого жили где-то недалеко от областей тюрков и индоевропейцев. Единственным местом, одинаково близким для этих двух областей, является Правобережье Днепра, территория распространения в V – III тыс. до н.э. трипольской культуры. Если предположить, что хетты позаимствовали слово šamalu не у семитов в Передний Азии, а у трипольцев еще на своей прародине, что в принципе возможно при трипольской форме *hamal, которая дала начало и тюркским и индоевропейским словам, то тогда можно рассматривать возможность семитского происхождения трипольцев. (Как мы увидим далее, трипольцы и хетты были соседями на своих территориях поселений).
В определенной степени загадочным может быть наличие в финно-угорских языках слова индоевропейского происхождения для обозначения дочери. Индоевропейскому *dhugheter “дочь” (нем. Tochter, гр. τυγατηρ, др.инд. duhitar и др.) хорошо соответствуют вепс. t’ütar, эрз. тейтерь, эст. tütar, фин. tytür “дочь”. Слово этого же корня имеется в якутском языке со значением “женщина” (d’axtar). Это якутское слово, поразительно похожее на древний индоевропейский корень, ни в каком случае не могло быть заимствовано из русского языка по фонетическим соображениям и может быть дополнительным свидетельством присутствия древних тюрков в Восточной Европе. Правда, в Этимологическом словаре тюркских языков (Севортян Э.В., 1980, 245-247) приводится древний тюркский корень doğ-, производящий слова со значениями “рождаться”, “рождать, рожать”, однако в соответствующей статье словаря не приведено ни одного якутского соответствия.
