Поскольку признание моей работы в ближайшие годы (а может даже и десятилетия) не предвидится, а между тем большинство результатов исследований все больше подтверждается как лингвистическими, так и экстралингвистические способами и неизбежность их признания когда-то все-таки станет очевидной, то тогда непременно встанет вопрос, почему это произошло так поздно. Можно предположить, что академическая наука чтобы избежать обвинений в близорукости и ретроградстве, положит всю вину на самого автора, якобы не проявившего должной настойчивости при популяризации своей работы или в неумении убедить влиятельных в науке людей в своей правоте.
Таким образом, историческая справедливость заранее требует от автора представить на суд будущих поколений те усилия, которые он приложил в попытках убедить ученых как в Украине, так и в других странах мира. При этой возможности одновременно можно коснуться самого процесса исследований в хронологическом порядке. Это в какой-то степени может также объяснить, почему исследование так долго не признавались.
Толчком к масштабным исследованиям было открытие зависимости между количеством общих слов в родственных языках и расстоянием между ареалами, в которых эти языки начали формироваться. Это открытие происходило на протяжении нескольких лет, я никогда на планировал заниматься лингвистическими исследованиями серьезно. Только из обычного любопытства при изучении некоторых славянских языков поставил для себя вопрос, какие из них наиболее близки друг к другу. При этом сразу подразумевалось пространственное отображение их родства. Оставалось только найти какой-то признак, которым при отсутствии специальных знаний было выбрано количество общих слов. Однако встал вопрос – какие именно слова нужно взять. Решая этот вопрос, я начал знакомиться с азами сравнительного языкознания. Сначала из какого-то источника было выбрано около русских 400 слов, которые были обозначены как бесспорно имеющие славянское происхождение. Согласно их семантике в этот список были добавлены слова из семи славянских языков, не бывшие родственными с русскими. Сколько было слов в общем списке теперь уже вспомнить не могу, потому что он отсутствует в моем архиве. Для каждого слова из списка были добавлены соответствия из других языков и таким образом появилась матрица, или таблица в которой в левом столбце по вертикали откладывались предполагаемые корни славянских слов, а по горизонтали их соответствия из разных языков.
После этого с помощью таблицы было подсчитано количество общих слов в парах языков, но сравнение их количества не дало обнадеживающих результатов, поскольку оно не отличалась существенно и очевидно могло быть в пределах статистической погрешности. Поэтому оснований для каких-то надежных выводов не было и идея была отвергнута, но не забыта. Шел год 1976. Через некоторое время, может даже через год или больше, я к идее вернулся и вдруг понял, что степень родства скрывают слова общие для всех семи языков. Если их отбросить, то родство может проявиться более четко. Очевидно, здесь сказалась моя техническое образование. При представлении несинусоидального, но периодического электрического тока в виде бесконечного гармонического ряда Фурье выделяется постоянная составляющая, к которой добавляются тригонометрические функции частот кратных угловой. Нечто подобное я увидел и в сравнении количества общих слов.
Когда я удадлил из списка все общие слова, в нем осталось лишь 153 корня с их соответствиями в разных языках. Опять было подсчитано количество общих слов в парах языков, и степень их близости друг к другу проявилась четче. На основании этих результатов была построена первая графическая модель родства славянских языков, которая представлена на рисунке ниже.
Схема строилась только на основании количества слов в наиболее родственных языках по данным подсчетов. Приняв к сведению полученный результат, я долгое время не делал дальнейших шагов в своих экспериментах, не видя в них ничего особенного. Однако в апреле 1983 я снова рассмотрел схему и почему-то измерил расстояние между парой отдаленных языков и пересчитал ее в соответствующее количество общих слов в этой паре. Удивительным образом она совпала с их фактисеским количеством. Потрясенный точностью, я начал измерять расстояния между всеми языками и переводить их в количество общих слов. Почти всегда расстояния более-менее точно совпадали с результатами подсчетов. Тогда мне стало ясно, что количество общих слов в парах родственных языков обратно пропорционально расстоянию между ареалами, на которых начал формироваться каждый из этих языков.
Окрыленный этой идеей, я примерно за полгода на основании двуязычных словарей составил таблицу уже из восьми славянских языков, добавив к польскому, белорусскому, русскому, чешскому, словацкому, украинскому, сербско-хорватскому и болгарскому, которые я рассматривал ранее, еще и словенский. Повторные подсчеты позволили составить графическую модель родства, которая была подобна первоначальной. Поскольку просматривалась четкая зависимость между расстояниями и количеством слов, стало ясно, что модель отражает расположение ареалов распространения отдельных славянских языков при их формировании. Зная уже по литературе о свидетельстве древних историков, которые разделяли все славянство на две большие группы, границей между поселениями которых якобы был Днестр, я предположил, что границами между первобытными славянских ареалами должны быть реки. Ни в бассейне Днестра, ни в бассейне Нижнего Днепра, где я предполагал расположение общей славянской территории, таких ареалов не нашлось, поэтому поиски были передвинуты дальше на север и здесь удалась разместить полученную модель в бассейне Среднего Днепра, где его разветвленные притоки образуют настоящую сеть из ограниченных ими ареалов. Когда расположение территории поселений славян было подтверждено уже известными результатами других исследований, я убедился в действенности изобретенного метода. В таком случае его надо было как-то назвать. Ничего другого как определение "графоаналитеческий" в голову не пришло.
Понимая значение для языкознания и истории как примененной методики, так и полученных с ее помощью результатов, я описал свою идею и результаты для того, чтобы передать все в научные круги. Более компетентные мои знакомые посоветовали мне обратиться к историку Г.Г. Литаврину в Институте славяноведения и балканистики. Я встретился с ним в начале декабря 1984 года. Он с интересом познакомился с моими результатами и я ожидал, что он познакомит с ними славистов, занимающихся проблемой прародины славян, полагая, что на этом моя миссия закончится, а результаты и метод начнут использовать специалисты. Однако я ошибся. Литаврин посоветовал мне самому идти к языковедам и археологам и знакомить их со своей работой, дав для связи некоторые телефоны. Однако он предупредил меня, что в целом языковеды очень скептически относятся к исследованиям любителей. Я не придал этому предупреждению большого внимания и, хотя удивился его равнодушия, не утратил надежды заинтересовать другие ученых и начал налаживать с ними контакты.
Так началось мое "хождение по мукам", но я тогда не думал, что оно растянется на десятилетия. В Москве я встречался практически со всеми ведущими языковедами и контакт с ними дал мне много полезного, особенно в этом отношении следует отметить Н.И. Толстого (1923 – 1996), который меня периодически приглашал на различные языковедческие мероприятия – семинары или конференции. Но в целом мои результаты воспринимались с недоверием, а А.Н. Трубачев (1930-2002) отнесся к ним резко отрицательно и намекнул на мое дилетантство. Кроме них я разговаривал с В.В. Ивановым, В.Н. Топоровым (1928 – 2005), Ю.Н. Карауловым. Для последнего это была не его сфера, Топоров был болен и занят своей работой со словарем прусского языка, а Иванов будто бы заинтересовался моим методом, но довольно бестактно отказал мне во встрече для более детального разговора. После них я встретился с археологом-славистом В.В. Седовым (1924 – 2004). Заинтересовавшись моими результатами, он спросил меня, можно разместить модель в другом месте, чтобы, как я понял, подтвердить его вариант расположения славянской прародины. Я ответил, что это невозможно и он сразу потерял интерес, но, тем не менее, сказал мне, что подобные результаты получила В.Т. Коломиец (1922 – 1993), языковед из Киева, и пообещал найти для меня ее телефон. Обещание он выполнил через несколько дней и одновременно посоветовал мне использовать мой метод не на собственных данных, а на материалах этимологических словарей славянских языков, один из которых выходил тогда от редакцией Трубачева, а второй – под редакцией польского ученого Ф. Славского (1916 – 2001). Я немедленно принялся за составление новой таблицы на рекомендуемых данных и по окончании этой работы уже в третий раз построил модель родства славянских языков и был очень рад ее подобию первым двум.
Закончив эту работу в августе 1984 г., я поехал на выходные в Киев, где мне удалось встретиться с Верой Титивною. После долгого разговора с обсуждением и моего метода и полученных результатов, она сказала мне, что это уже готовая диссертация и что она готова стать моим руководителем. С намеченным ею планом будущей диссертации я вернулся в Москву, чтобы начать серьезную работу. Как раз в это время я заканчивал службу в Советской Армии и имел возможность спокойно работать и дома, и в библиотеках Москвы. Я купил пишущую машинку и печатал на ней и текст и таблицу-словарь.
В декабре того же года Трубачев опубликовал в газете "Правда" свою статью "Свидетельствует лингвистика", в которой среди прочего раскритиковал также попытки некоторых лингвистов разместить прародину славян где-то "среди болот". Я понял это высказывание как намек и на мою работу, потому что видел, что ему не понравился не столько мой метод, сколько полученные с его помощью результаты, согласно которым поселения славяне занимали заболоченные места бассейна Припяти. Позднее при нашей встрече в Киеве на конгрессе славянской археологии он посмотрел на меня с такой неприязнью, что я даже не осмелился с ним больше разговаривать. А поговорить было о чем, ибо я как раз закончил свою "диссертацию", а мой "руководитель" в это время уже разочаровала меня, сообщив, что мне не будет позволено защищать диссертацию, поскольку у меня нет специального образования и сдача кандидатских экзаменов делу не поможет. На этом же съезде я разговаривал с известным белорусским археологом Л.Д. Побалем (1924 – 2004). Он согласился почитать мою работу, но по прочтении объяснил мне, что подобные вещи должны писать ученые ужес именем в науке, и посоветовал мне взять тему попроще. Так же я не смог заинтересовать и польских археологов, но они посоветовали мне обратиться к Ганне Поповской-Таборской в Варшаве. Я таки встретился с ней, но значительно позже, а в то время оказался в несколько растерянном состоянии. К счастью Вера Титовна при нашей встрече сказала, что ее муж А.С. Мельничук (1921 – 1997) является членом редколлегии журнала "Известия Академии Наук СССР. Серия литературы и языка" и обещала мне уговорить его помочь мне опубликовать статью в этом журнале. Это ей удалось, потому что она тоже была заинтересована в публикации. Статью я готовил почти год, несколько раз правя текст, который отсылал на просмотр в Мельничука и он ее просматривал очень тщательно. С готовой статьей я поехал в Москву, где в редакции давал необходимые пояснения и даже оплатил художнику изготовление географических карт. Наконец, статья была опубликована в первом номере 1987 года. Работникам журнала статья очень понравилась, потому что подобного они ничего не публиковали, и я договорился с главным редактором В.Н. Ярцевой (1906 – 1999) о дальнейших публикациях, поскольку я уже определил своим методом прародину индоевропейцев. Я спросил у нее, надо ли найти рецензента, но она ответила, что уже они знают меня как автора, поэтому рецензент не нужен. Однако она просила прислать статью позже, потому очередной номер готовился к 70-летию Октябрьской революции.
Но не так случилось, как предполагалось. Дело в том, что из моей работы косвенным способом следовало, что никакого древнерусской, или иначе восточнославянского языка не существовало, а русский, белорусский и украинский языки развились из первичных диалектов примерно одновременно с остальными славянскими языками. Это противоречило господствующей в СССР теории, согласно которой во времена Киевской Руси существовал один общий язык, из которого позже развились украинский, русский и белорусский. Очевидно Ярцева, соглашаясь на сотрудничество со мной, проглядела этот нюанс или при своем достаточно солидном возрасте решилась на публикацию "крамолы". Но я точно знал, что его быстро уловил Трубачев при наших разговорах и наверняка отсюда вытекала его неприязнь ко мне. Он был официозным ученым и его неоднократные публикации в "Правде" это подтверждают. Я уверен, что он бы не допустил публикации моей статьи, если бы знал, что она готовится к печати. В подтверждение этого предположения говорят не только его фантастические идеи, которые теперь стали источником мифотворчества российских националистов, но и то, что экземпляры журнала с моей статьей были немедленно изъяты из читальных залов библиотек. Спросив о нем в библиотеке им. Ленина, я получил ответ, что этот журнал находится в хранилище, но его можно заказать. Я понял, что это было сделано для того, чтобы с работой познакомились как можно меньше читателей и такое указание могло дать какое-то влиятельное лицо.
К тому впемени я познакомился также с Ф.Т. Жилко (1908 – 1995), опальным украинским языковедом, которого коллеги выжили из Института языкознания по подозрению в "национализме". После этого он поселился в Пушкино под Москвой, что было совсем недалеко от моего места службы. В Москве его никто в национализме не обвинял и он продолжал свою научную работу без помех, разве с теми идеологическими ограничениями, которые были типичными для всех языковедов. По крайней мере он делал доклады на научных конференциях, и помогло мне с ним познакомиться. При своих поездках в Москву я всегда посещал его дом и он со вниманием отнесся к моей первой публикации и дал адреса некоторых языковедов, которые, по его мнению, могли заинтересоваться моей работой. Я разослал им отпечатки своей статьи, но ответа ни от кого не получил. Само собой разумеется, что я пытался познакомить со своими исследований и украинских ученых, главным образом во Львове. Я контактировал с языковедами Университета имени Франко и Института общественных наук АН УССР. В частности я два раза встречался с Д.Г. Гринчишиным, с Т.И. Панько (1935 – 1995), но к сотрудничеству дело не дошло. Более тесный контакт был с Виктором Моисеенко, который сначала готовился раскритиковать мой метод, но после моих объяснений решил отдать мои работы на суд своих студентов. Решения "суда" я не дождался, а сам Моисеенко выехал в Венгрию. Значительно больший интерес к моим исследованиям проявила Ирина Калинец (1940 – 2012) и познакомила с ними Ярослава Дашкевича (1926 – 2010). Однако этот влиятельный в национальных кругах ученый отнесся к ним скептически, так же как и другой авторитет Юрий Шевелев (1908 – 2002), которому удалось переслать отпечаток моей статьи в Америку. Это в большой степени повлияло на общее отношение ко мне моих хороших львовских друзей как к исследователю-любителю, который занимается маловажными делами сомнительным методом. Между тем я подготовил для публикации в том же журнале "Известия…" новую статью, надеясь на публикации в следующем после юбилейного номере, но неожиданно в публикации мне было отказано. Письмо с отказом подаю ниже.
Хорошо зная отношение редакции ко мне как авторe, я понял, что причина отказа в другом, потому что новизна предлагаемой статьи была не только в использовании графоаналитического метода для исследования индоевропейских языков, но и в удивительном факте совпадения расположения территорий формирования славянских и и индоевропейских языков. Сделав необходимые правки, я отправил тот же текст в журнал "Вопросы языкознания". Довольно быстро я получил письмо с отказом в публикации и с отзывом рецензента, фамилия которого мне не сообщалась. Я думаю, что его написал Трубачев. Ниже я даю заключительную часть отчета с теми ошибками, которые там имеются и выдают небрежность автора
Формально в чем-то рецензент был прав, но незначительные упрощения, которые делались в постулатах, были сделаны для характеристики общего развития языков без углубления в детали. Известное явление, когда "за деревьями не видно леса", я избегал сознательно, чего не понял рецензент. Кроме того, он руководствовался выводами авторитетов наверняка еще позапрошлого века, когда историческое языкознание только делало свои первые шаги, то есть тогда, когда, например, украинский язык еще считался диалектом русского.
Не найдя понимания у российских и украинских ученых, я начал искать контакты с иностранцами. Сначала я послал письмо с отпечатком статьи Генриху Бирнбауму (1925 – 2002) в Лос-Анджелес. Поблагодарив за статью, польский языковед, которого судьба занесла в Америку, отметил, что "не вполне убежден относительно обоснования рассуждений Пана". Недоверие вызывала работа с лексикой, а если уж анализировать ее, то, по его мнению, надо работать не со словарями, а с текстами, как это делает Витольд Манчак. Я был знаком с работой этого польского ученого "Praojczyzna Słowian" и неоднократно ее цитировал, но считал, что его метод неверен. Позже я переписывался также с ним, но переубедить его не смог. Полный текст письма Бирнбаума подаю ниже.
Убежденный в эффективности метода и полный желания это доказать, в январе 1991 года я снова вернулся к своим исследованиям и выбрал их объектом финно-угорские языки. С самого начала я думал, что мой метод будет использован специалистами для исследования других языковых семей и боялся заниматься этим сам по недостатку специальных знаний. Но, когда становилось ясно, что метод никто не спешит использовать, я решил попробовать свои силы. Увлекшись работой со словарями финно-угорских языков, я не следил внимательно за периодической литературой и мимо моего внимания прошла статья А.Ф. Журавлева в журнале "Вопросы языкознания" с резкой критикой и моего метода, и меня самого. Запоздалая критика, очевидно, объясняется тем, что мою работу нельзя было игнорировать, поскольку она не осталась незамеченной языковедами и среди них возникали вопросы, как к ней относиться, и можно ли использовать ее результаты как достоверные. Однако, не зная о критике, я мог спокойно отдаться своей работе.
Мне удалось составить этимологические словари таблицы финно-угоських языков и построить на этом материале графическую модель их родства. С помощью этой модели я нашел места поселений финно-угров в бассейне правых притоков Волги. Окрыленный успехом, я тут же принялся за тюркские языки. Эта работа пошла легче, я мог использовать этимологический словарь Е.В. Севротяна (1901-1978). Когда я построил модель родства и этих языков, начал искать для нее место на Алтае и в соседних регионах, поскольку именно там по общепринятому мнению должна была быть прародина тюрков. Однако в Азии найти место для модели мне не удалось. Благодаря характерной форме я смог разместить ее только в междуречье Нижнего Днепра и Дона. Я сам не поверил в такую возможность, потому что ареалы, на которых прошло формирования тюркских языков, были образованы достаточно небольшими реками и поэтому не могли быть большими препятствиями, что должно быть предпосылкой к расчленению общего праязыка. Только позже я понял, что реки могли быть выраженными границами владений отдельных племен тюрков, которые преимущественно занимались скотоводством и могли конфликтовать между собой из-за владений пастбищами. То есть не столько реки могли мешать языковым контактам, сколько, собственно, конфликты между племенами.
Таким образом оказалось, что территории поселений индоевропейцев, финно-угров и тюрков были расположены в близком соседстве, и это побудило меня заняться проверкой родства ностратических языков. Для этого у меня не было достаточных знаний, но, к счастью, определенная работа уже была сделана В. Илличем-Свитичем (1934 – 1966). Я переформатировал его данные в таблицы и после необходимых расчетов построил схему родства ностратических языков. Ее вид вызвал у меня недоверие, потому что схема выглядела как правильный треугольник, вписанный в другой, тоже почти правильный. Я решил, что соответствующей территории на Земле найти невозможно, а схема получилась случайно, потому что данные для ее построения могли быть и недостаточны и, возможно, сомнительными.
Надо сказать, что в то время моя квартира во Львове была сплошь оклеена географическими картами, которые я использовал в качестве обоев. Однажды, разглядывая между делом карту Передней Азии, я увидел, что три озера – Ван, Севан и Урмия (Резайе) образуют правильный треугольник, в центре которого была гора Арарат. Тут уж я отверг всякие сомнения и смело разместил прародину ностратических народов вокруг тех озер. Считая, что взаимосвязь результатов моих исследований в комплексе выглядит убедительно, я снова сделал попытку их опубликовать. Написав статью и не зная, что критика Журавлева уже сформировала в научном мире мнение обо мне как о некоем фанатичном профане, отослал ее в тот же журнал "Известия АН СССР…". И на этот раз я получил отказ, текст которого привожу ниже.
Понимая, что тематически мои исследования, действительно, не совсем подходят для этого журнала, я решил послать ту же статью в журнал "Вопросы языкознания", где бы она могла быть на своем месте. Кроме журнала, такое же совет дал мне А.С. Мельничук, с которым я продолжал переписываться. Я понимал, что журнал находится под контролем Трубачева, но все еще верил в то, что противников можно убедить взаимосвязью моих результатов. Повторяю, что я еще не знал истинное отношение ко мне официальных ученых и до конца не осознавал предупреждения Литаврина. Характерной была моя встреча с госпожой Поповской-Таборской в Варшаве в декабре 1991 года. В течение трех часов с ней говорили по теме моих исследований и она проявляла к ним живейший интерес. Не знаю, сколько бы еще продолжалась эта беседа, если бы я не признался, что я не являюсь по образованию языковедом. После этого она потеряла ко мне всякий интерес и дала понять, что разговор окончен. Вернувшись во Львов, я написал ей длинное письмо, но ответа не получил.
