При изложении материала мы уже приводили некоторые примеры субстратных влияний, точно так же есть субстратные слова и в этимологических таблицах, использовавшиеся при построении схем родственных отношений. При этом они могут не отвечать фонетическим закономерностям рассматриваемых родственных языков, но, тем не менее, могут отвечать закону обратной пропорциональной зависимости между числом общих слов в родственных языках и расстоянием между ареалами их формирования. Это объясняется тем, что субстратные слова могли быть восприняты из родственных языков предыдущего населения совершенно другой фонологии, поэтому рефлексация субстратных слов в языках пришлого населения могла и не соответствовать сформировавшимся в них закономерностям. Однако, поскольку конфигурация ареалов остается той же, то воспринятый субстрат вписывается в тот же закон обратной пропорциональности. Об этом уже говорилось при рассмотрении славянских языков – разный балтийский субстрат обусловил их формирование, возможно, в разное время, но по той же самой модели.
Языковое влияние субстрата может иметь синтаксические, фонетические и лексические признаки. Как считал В. И. Абаев, "субстратные влияния могут обнаруживаться (особенно в фонетике и в синтаксисе) много спустя после того, как субстратная этническая среда давно исчезла или растворилась, а ее язык перестал бытовать на данной территории" (Абаев В. И., 1965, 48). Наиболее стойким является фонетический субстрат, о чем свидетельствует существование церебральных согласных в Индии и смежных территориях Ирана, о чем уже говорилось во введении.
Одним из главных фонетических признаков Юго-Восточной Европы нужно признать извечное существование тут фрикативного γ. Разновидности этой фонемы присутствует в германских, греческом, тюркских и иранских языках. Замена смычного g в фрикативные γ и h систематически проявилась также в украинском, чешском, словацком, верхнелужицком, белорусском языках, в южном диалекте русского языка, в западных диалектах словенского и отчасти в чакавском диалекте сербскохорватского. Впервые всерьез вопрос о причинах и времени этих изменений поставил российский ученый Н. Трубецкой в своей работе “Zur Entwicklung der Gutturale in den slawischen Sprachen” (Sofija, 1933). Он высказался за праславянские корни первой фазы перехода g в γ и причину его видел в фонологической системе праславянского языки. Однако имеются довольно убедительные доказательства того, что в чешском и словацком языках смычное g сохранялось едва ли не до XII ст. (Komárek Miroslav, 1983, 37-47). Основным аргументом в подтверждение этого мнения является тот факт, что только в XII ст. на месте g начинает появляться h в чешских летописях, а заимствования топонимических названий из словацкого в венгерский порой несут в себе фонему g. Тем не менее, В. И. Абаев находил возможным объяснять переход g в γ (h ), который характерен для армянского и фригийского, влиянием иранских языков (Абаев В. И., 1965, 44-51). Возможно, в чешском и словацком языках тенденция к указанному переходу имела латентный характер или летописцы весьма пунктуально следили за славянским правописанием, а словацкая топонимика сама была ранее позаимствована из германского или кельтского и в первое время сохраняла первичное g. Мы можем делать такие предположения, поскольку, посмотрев на полный круг тех языков (а среди них чешский и словацкий), для которых указанный переход является характерным, можем обратить внимание на то, что прародины носителей этих языков концентрируются в бассейне притоков Припяти. Это наталкивает на мысль, что мощный источник этого фонологического явления был именно здесь. Можно допускать, что это было влияние скифского (протобулгарского) на языки соседних этносов, ведь в чувашском языке и до сих пор смычной g отсутствует, а в древнечувашском языке присутствовал спирант γ, который систематически заменял древнетюркский смычной q, (в современном чувашском языке на его месте стоит глухой x).
Cледует обратить внимание на то, что в греческом языке на месте индоевропейских звонких взрывных g, gu, ĝ выступает звонкий фрикативный γ (Krahe Hans, 1966, 91), хотя звук g появился (или сохранился?) в новогреческом на месте глухого смачного k в позиции после n (Лопашов Ю.А., 1990, 33). Можно предполагать, что тенденция замены g на γ появилась у древних греков еще на их прародине, локализованной между Нижней Припятью и Березиной.
Однако переход g в γ и h может иметь причину в меньших энергетических затратах для произношения последних двух звуков по сравнению с g. Скажем, фриктизация смычных напряженных согласных в греческом языке началась только в 5-6 ст. до н.э. (Широков О.С., 1983, 72). Примерно в то же время могла произойти замена g в j (y) в древнеанглийском и северогерманских языках.
Субстратным влиянием может быть также объяснен феномен возникновения праславянских редуцированных звуков ъ и ь, которым есть соответствие в чувашском – редуцированные ă и ĕ.
Еще одним фонетическим субстратом может быть гипотетический звук rz, о котором не однократно шла речь выше. Явление ротацизма, то есть замена фонемы z (s) фонемой r, известное в латинском языке с IV ст. до н.э., имело место и в некоторых западногерманских языках (В. Г. Егоров, 1971, 25). Очевидно в этих языках, как и в тюркских, также существовал звук rz, который позднее перешел в обычное r. В чешском языке он сохранился и до настоящего времени. В чешском языке ř соответствует звукам rž и rš, а польское rz – звукам ž и š. Поскольку древние предки современных чехов заселяли ареал недалеко от ареала булгар (скифов), замена праславянского r’ на rz могла произойти под влиянием булгарского субстрата, а в польском языке подобное явление произошло под влиянием чешского. Некоторые фонетические факты украинского языка также могут свидетельствовать в пользу существования в нем звука rz: укр. жерсть – рус. жесть. Это слово заимствовано из тюркских языков, в которых оно имеет значение “медь, латунь” и имеет формы jes, zes, zis и т.д. Неясным остается укр. р, которое якобы возникло под влиянием слова шерсть, что неубедительно (Фасмер М., 1964; Мельничук О. С., 1982). Факт заимствования украинского слова из какого-то тюркского языка может дать объяснение наличию в нем этого звука, если заимствование произошло во времена, когда в одном из тюркских языков звук rz еще существовал. То есть, тюркскую праформу можно выводить как *zerz. Тогда, при существовании параллели *zelz, становится возможным объяснить до сих пор непонятную этимологию праславянского *zelzo “железо”. Украинское слово фонетически стоит ближе всего к пратюрк. *zelz, но неясно, из какого именно тюркского языка произошло заимствование. В чувашском языке ничего, кроме çěрě “кольцо” (из zerze) не найдено, но это слово семантически стоит довольно далеко.
Более детально эта тема рассматривается в разделе Гипотетический ностратический звук RZ
Тот факт, что важные фонетические признаки двух ветвей праславянства не имеют четкой границы, тоже может свидетельствовать об их глубоком субстратном характере. Консервативные фонетические явления тесно привязываются к определенной территории, но в силу своего чрезвычайно длительного существования имеют размытые границы. Исходя из этого, вышеупомянутый переход gv, kv → cv, zv может иметь ту же причину, что и деление „кентум-сатем”, первично обусловленное влиянием финских языков. Как уже указывалось, изучением влияния финского субстрата на славянские языки издавна занимались различные ученые (Серебренников Б.А., 1962, Veenker W., 1967, Kiparski V., 1969, Birnbaum Henrik, 1990, Аникин А.Е., 1990 и др.). Следы его можно обнаружить во многих языках, но особенное влияние он оказал на южный диалект русского языка при расселении его носителей до берегов Волги. . Именно этим влиянием ученые объясняют акание, цокание и некоторые грамматические явления в русском языке (Бирнбаум Х., 1990, 8).
Много лексических совпадений в языках разных языковых групп, которые были выявлены в процессе проведенных исследований, также могут быть объяснены субстратными влияниями. Рассмотрим наиболее убедительные из них в соответствии с этноформирующими ареалами, на которых сначала проживали первичные индоевропейские племена, за ними – германские и иранские, потом – балтские и последними – славянские. Балтские племена на этих ареалах были ассимилированы славянами, поэтому мы не имеем представления об их языке, но часть субстратной лексики они передали славянам, которые наслоились на них, поэтому в нашем рассмотрении мы не будем отмечать каждый раз, что конкретное субстратное слово должно было быть и в диалекте (или в языке) того балтского племени, которое занимало данный ареал перед славянами. Начнем рассмотрение с западных ареалов.
1. Самый западный ареал между Вислой, Наревом, Ясельдой и Верхней Припятью по оба берега Западного Буга фактически состоит из двух ареалов, границей между которыми является Западный Буг. Очевидно, в соответствии с принятой концепцией, языки, которые на этом ареале формировались, всегда имели два первичные диалекта. Не о всех языках этого ареала мы имеем достоверные данные, но это предположение подтверждает язык лужицких сербов, или лужичан, который фактически разделяется на две отдельных языка – верхне- и нижнелужицкий. До лужицкого языка на этом ареале сформировался голландский язык а еще ранее – пракельтский. При обработке „Историко-Этимологического словаря верхне- и нижнелужицкого языков” (Schuster-Schewc H., 1976-1989.) было найдено несколько слов, которые не имеют соответствий в других славянских языках. Два из них имеют соответствия во французском языке: луж. bakut “бекас” – фр. bekot “то же”, луж. barliś “болтать” – фр. parler “говорить”. Не имея другого объяснения, Шустер-Шевц допускает заимствование лужицких слов из французского, хотя и считает это сомнительным. Скорее всего оба слова восходят к пракельтскому языку. А. Доза выводит фр. bekot из лат. beccus (A. Dauzat Albert, 1930), а в этимологическом словаре латинского языка (Walde A, 1965) последнее слово подано с пометкой “галл.”, следовательно, луж. bakut может быть словом кельтского субстрата. Однако после кельтов этот ареал заселяли германцы, и здесь начал формироваться голландский язык. Чтобы кельтское слово попало в лужицкий язык, оно должно было быть также и в голландском. Для луж. bakut точного соответствия в голландском языке не найдено, но есть в нем слово bek „клюв”, которое якобы заимствовано из французского bek, которое также считается кельтского происхождения (Veen van, Sijs van der, 1997) Как известно, у бекаса длинный клюв, от которого и произошло его название. Поскольку кельтское происхождение французских слов более вероятно, то само собой разумеется, что голландские слова кельтского происхождения скорее будут возводиться к французскому, чем к кельтскому. Для фр. parler связь с кельтским не проявляется, поскольку Доза возводит это слово к лат. parabolare, которое как будто заимствовано из греческого, но луж. barliś может быть поставлено в соответствие также гол. pralen “хвастаться” и brallen „орать”. Подобное слово имеется и в немецком языке, которое в словаре Клюге помечено как неясного происхождения, скорее всего звукоподражательного. В этимологическом словаре голландского языка (там же) указано, что голландское слово заимствовано из немецкого: ср.н.нем. pralen “болтать, хвастаться». Таким образом, нельзя исключать, что корень *parl/pral со значением “говорить” был в локальном обиходе в соседних ареалах еще с кельтских времен. В пользу такого предположения говорит и присутствие в чувашском слова pavra “болтать, говорить”. Есть еще несколько лужицких слов, для которых с определенной натяжкой можно допустить древнеголландское происхождение. Например гол. vechtjas “воин” можно сравнить с луж. witoš “солдат”, которому Шустер-Шевц не нашел этимологии. Голландскому stuur “руль, жердь” может соответствовать луж. zdor “длинная жердь, которая соединяет задние и передние колеса телеги”, а гол. kolf ”палка” – луж. kałpina “плеть хмеля” (есть также словинское kωlpina “палка”). Голландским словам имеются соответствия в других германских языках, но фонетически голландские слова стоят к лужицким ближе.
2. Ареал между верховьями Западного Буга и Случью (пп Припяти) сначала заселяли иллирийцы, потом предки современных немцев (назовем их условно “тевтоны”), а позже чехи. Иллирийский язык нам неизвестен, а в чешском языке довольно немецких заимствований разных времен, поэтому определение лексического субстрата затруднено.
3. Так же затруднено выявление субстратной лексики в ареале протогерманцев между Неманом, Ясельдой, Припятью и Случью (лп Припяти). Позже здесь жили готы, а вслед за ними поляки. В нашем распоряжении недостаточно готской лексики для выявления субстратных явлений, а имеющиеся в наличии почти всегда имеет параллели в немецком.
4. Славянская прародина по берегах Вилии почти все время была заселена славянами, поэтому в этом ареале понятие субстрата отсутствует.
5. В ареале белорусов должны были проявиться явления балтийского субстрата, но его сложно выявить из-за большого количества заимствований из литовского языка, которые непросто стратиграфировать.
6. Ареал между Березиной и Днепром сначала заселяли тохарцы, позднее – восточные балты, а за ними – носители северного русского диалекта. Вследствие бедности имеющейся тохарской лексики и длительного соседства балтов и славян исследование субстратных явлений тут тоже очень затруднено.
7. В ареале между Нижней Березиной, Днепром, Нижней Припятью и Случью (лп Припяти) начал формироваться греческий язык, далее здесь формировался северогерманский, и наконец – первичный диалект украинского. Однако после украинцев здесь поселились белорусы, поэтому субстратные слова греческого происхождения встречаются также и в белорусском языке. Древним субстратным словом этого ареала является, бесспорно, *krene “колодец, источник”, хотя большинство специалистов отрицают связь укр. криниця и блр. крыніца с гр.κρηνη “то же”. Однако Г. Фриск греческое слово ставит в связь с др. исл. hrønn, изолированное среди германских языков. Очевидно северные германцы переняли это слово у остатков прагреческого населения этого ареала, а от них оно попало к предкам украинцев, которые добавили к слову славянский суффикс -иця, а уже от украинцев слово в форме криниця попало к белорусам, русским и полякам. Также субстратным заимствованием является укр. ковбик, коблик “пескарь” (Gobio gobio), блр. ковбель „то же”. Русская форма колбь и польская kiełb являются заимствованными, поскольку украинское и белорусское слова стоят ближе к праформе гр.κωβιοσ “пескарь”. Сначала греческое субстратное слово попало в язык северных германцев (ср. исл. kobbi “молодой тюлень, шв. kobbe “тюлень”), а позднее в язык славян, которые заселили этот ареал. Ю. А. Лаучуте считала возможным заимствованием блр. келб и рус. колбь из балтийских языков (лит. kilbas “пескарь”), но украинское слово и белорусскую форму ковбель не приводит (А. Лаучуте Ю.А., 1982, 143). Судя по фонологии, именно литовское слово является заимствованным. От греческого βλεμμα “взгляд, глаза” происходят исл. blim-skakka “косить глазом” (исл. skakka “кривизна”) и укр. блимати. Уже упоминалось присутствующее во многих славянских языках специфического слова для обозначения приусадебного участка земли с сенокосом, огородом или садом (рус., укр., болг. левада, блр, лявада, пол. lewada и др.). Все эти слова считаются позаимствованными из сгр. λιβαδιον "луг, орошаемая равнина". Не искючено, что в украинском языке левада является греческим субстратом и из украинского оно было заимствовано в русский, белорусский и польский, а в южнославянские языки попало из среднегреческого. В своем словаре М. Фасмер приводит укр. “скопердин” и “шкопирта” как название игры, при которой бросают палку так, чтобы она попеременно ударялась об землю обеими концами. Фасмер высказывает сомнение в том, что эти слова происходят от гр.σκαπερδα “игра юношей во время дионисий”, поскольку в новогреческом оно отсутствует. Однако это слово попало в украинский язык именно из древнегреческого через северногерманский, в котором оно, бесспорно, существовало, поскольку и до сих пор имеется исл. skopra “толкать, бросать, покатить” и исл. skoppara-kringla “юла, волчок” (исл. kringla “круг”). Субстратним словом может быть также укр. глипати „моргать глазами, смотреть”. Эквивалент ему имеется в северногерманских языках: дат. glippe “моргать, смотреть”, шв. glippa. Есть похожее слово и в средне- и новогреческом: γλεπω ”смотрю”, но в древнегреческом оно не зафиксировано.
Изолированные лексические соответствия между украинским и греческим языками уже неоднократно привлекали к себе внимание языковедов. В частности, О. Д. Пономарев (Пономарів О. Д., 1973,) приводит целый ряд греческо-украинских параллелей, среди которых большая часть относительно недавние заимствования, среди которых єгипта, єродула, спудей, халепа. Эти слова никогда не были широко расширены в украинском языке (может быть, за исключением “халепы”) и употреблялись преимущественно среди духовенства и учащейся молодежи, что и объясняет природу заимствования. Однако такие слова как атеринка “красноперка”, дзема “суп”, лавута “глупец”, лаката “рыболовная сеть”, рамат “вид женского платка”, скорода “осока”, хотя тоже мало распространены, в принципе могли быть субстратными заимствованиями из древнегреческого, но для этого подобные слова должны были бы существовать и в каких-то из северногерманских языков. Таких слов при проверке современных словарей найдено не было, поэтому вопрос о пути заимствования приведенных украинских слов должен оставаться открытым. В свое время Александр Потебня допускал происхождение укр. гарний от гр.χαρισ “краса”, против чего выступали Фасмер и Мельничук (Фасмер М., 1964; Мельничук О. С., 1982). Следующее интересное явление также может быть объяснено влиянием греческого субстрата:
При сопоставлении хронологических линий «древнегреческий язык – современность « и «украинский язык – древнегреческий язык» в одних хронологических рамках поразительным оказывается подобие в семантике, структуре, функциях, образовании, организации антропонимической системы украинского и древнегреческого языка, что позволяет допускать присутствие этих общностей в праславянском языке и единство их источника (Горпинич В.О., 2006, 36-44).
8. Ареал, расположенный между Тетеревом, Случью (пп Припяти) и Припятью заселяли древние италики. От италиков это слово позаимствовали древние булгары: чув. варак "овражек”, валак "желоб" из *vallag (значение "желоб" развилось из значения "овраг") и валашка "корыто". Анг. valley (конечное y в английском языке закономерно происходит из g), позаимствовано у древних булгар или италиков имеет оба значения: 1. "долина", 2. "желоб". В словацком языке есть слово valov, значение которого ("корыто для скота") развилось из "желоб". Русское "овраг", в свою очередь, происходит от чув. варак. Нет сомнения, что подобных примеров должно быть больше, если наши представления об этногенетических процессах в Восточной Европе в большой степени приближаются к истине. Довольно уверенно мы можем говорить также о таком лексическом субстрате: лат. merus “только” – анг. merely “то же” – слвц. mirný “то же”; лат. pellare “бить, гнать” – анг. pelt “стучать” – слвц. pelat’ “гнать”; лат. faecare “грязнить” – анг. feculence “осадок, грязь” – слвц. fakat’ “грязнить”. В приведенных примерах словацко-латинские параллели взяты из этимологического словаря чешского и словацкого языков (А. Machek V., 1957). В английском языке очень много заимствований из латинского, и среди тех заимствований должны были бы быть субстратные, и хотя отделить их довольно сложно, некоторые примеры можно найти. Например, Порциг специально связывает лат. sulcus “борозда” с др.анг. sulh “то же”. Хотя похожие слова имеются и в других индоевропейских языках, только в латинском и в древнеанглийском эти слова имеют одинаковое значение (Порциг В., 1964, 167). Другой подобной парой может быть лат. collis и др.анг. hyll, оба “пригорок”. Латинское и древнеанглийское слова, как пишет Порциг, “имеют одинаковую степень аблаута и формы суффикса, тогда как в других (в словах других индоевропейских языков, родственных с этими двумя – В. С.) представлена высшая степень аблаута и другие типы производных образований” (Там же, 163). Махек полагает также, что слвц. kurit’ “гнать” и prikurit’ “прибегать” родственны лат. currare “бежать”. Это словацкое слово тоже может быть субстратным.
9. Ареал между Десной, Сулой и Днепром сначала заселяли протоармяне, позднее здесь поселились те иранцы, язык которых развился в афганский, а еще позднее здесь начал формироваться словенский язык. В армянском языке можно найти очень много соответствий иранским языкам. Большей частью это заимствования из персидского. Найти возможный армянский субстрат в лексике афганского языка сложно, но его можно обнаружить в грамматике. И в армянском, и в афганском языках инфинитив образуется с помощь окончания –al, el, добавляемого к основе слова. Например, арм. horēl «рыть», афг. xərəl «рыть, разрывать». Это же слово может быть, кроме того, также и лексическим субстратом. В своем этимологическом словаре словенского языка Франц Безлай полагает возможным связывать слвн. bek (старая форма bъkъ) “очаг, печь” с арм. boc “огонь” и bosor “красный”, обосновывая это тем, что это слово не может быть автохтонно славянским и не может быть заимствованным из вульгарной латыни (имеется лат. focus “очаг”, родственное армянскому слову) по фонологическим причинам, хотя ему оставалось неясным “каким путем оно пришло к южным славянам” (А. Bezlaj France, 1976, 16). С армянским bosor может быть связано также афг. busar “тлеющая зола”, изолированное среди иранских языков. Таким образом, путь заимствования словенского слова был от праармянского субстрата через праафганский в язык позднейшего славянского населения этого ареала. Безлай связывает также слвн. bed, серб. бêд “воздух” с перс. bаd “воздух”, “ветер”. Слово этого корня в значении “ветер” имеется в многих иранских языках, в том числе и в афганском, потому не исключается, что славянские слова являются иранским субстратом. В многих славянских языках есть слово lopta/lapta (словен. lopta, серб. лопта, рус. лапта и т. д.) со значением “мяч’, “игра в мяч” (реже „палка, которой бьют по мячу”). Фасмер выводит это слово из “лопаты” (А. Фасмер М). Однако есть две причины сомневаться в такой этимологии. Во-первых значение „палка, которой бьют по мячу” можно найти только в русском и белорусском языках, а в остальных славянских языках оно имеет значение “мяч”, “шар”, “ком”. Во-вторых, в македонском языке это слово имеет форму лопка. В иранских языках распространено слово lap/lop/lob в значении “мяч”, “щека”, “что-то выпуклое”. Эти факты дают основание допускать, что слово lopta имело первичную форму lop-ka (-ka – суффикс) и является иранским субстратом в русском и южнославянских языках и было заимствовано от них в языки западной славянской ветви. Иранским субстратом могут быть также слвн. šiba, серб. шиба “прут” (перс. šiba, тал. šiv, курд. şiv “то же”), а также слвн. hrana, серб. храна “пища” и некоторые другие (Трубачев О. Н., 1965).
10. В ареале между Десной и Ипутью предположительно сначала жили древние фригийцы, позднее предки согдианцев (их потомки – современные ягнобцы), а из первичных славянских племен здесь проживали предки современных сербов и хорватов. Река Снов отчетливо разделяет этот ареал на две половины, поэтому разделение первичного славянского племени на сербов и хорватов могло произойти еще на древней прародине. Однако субстратные явления здесь проследить трудно, поскольку мы почти не обладаем лексическим материалом фригийского языка, а из ягнобского он очень беден. Тем не менее, на субстратные влияния прасогдийского языки на сербско-хорватский могут указывать такие параллели: серб. обл. будиjа “индюшка” – ягн. búdina “перепелка”, серб. бува “муха” – ягн. buvva “блоха”, серб. кулаш “буланий конь” – ягн. kulo “то же”, серб. кућа “дом” – ягн. kuč “семейство”, серб. чука “овца” – ягн. šok “баран”. Есть также несколько сербскохорватских слов, которым имеются соответствия в других иранских языках: серб. баджа “карапуз” – общ. ир. bača“мальчик”, серб. куриjа “квартирная, арендная плата” – ягн. kroî “стоить”, курд. kerin “покупать”. Отдельно, в порядке гипотезы, можно сказать о возможной связи изолированного среди иранских языков ягн.ajk “дочка” с славянскими словами типа гайка. Фасмер представляет его с пометкой “трудное слово”. В сербском языке оно имеет более широкое значение, чем в восточнославянских, а именно – 1. “гайка”; 2. “хомутик прицельной рамки”; 3. “передвижное кольцо на поводьях”, поэтому оно может быть в этом языке самым древним и происходить от иранского субстрата, если принять во внимание аналогию: нем. Mutter 1. “мать”; 2. “гайка”.
11. В бассейне Сожа между верхним Днепром и Ипутью была прародина древних индийцев, позднее здесь начал формироваться праосетинский язык и еще позже южный диалект русского языка. Много индийско-осетинских и осетинско-русских параллелей приводит в своем словаре В. И. Абаев (А. Абаев В. И., 1958-1989). Если несколько дополнить его данные, то субстратные явления проступают довольно отчетливо: др.- инд. vraja “стадо” – осет. ärwaz “стадо оленей”; др.- инд. bala “военная сила” – осет. bal “группа, отряд”; др.- инд. bаla “ребенок” – осет. bälon “голубь” – лит. balańdis “то же” – рус. “баловать”; др.- инд. dаrika “девушка” – осет. dalys “однолетний баранчик” – лтш. dиls “сын” – рус. давись “ровесник”; осет. ärvä “ласка” (зоол.) – рус. оврак, оврашка “хомячок”; осет. cybyr “короткий” – рус. чупырка “коротышка”; др.- инд. pakşa “бок”, “крыло” – осет. fax “то же”- лтш. paksis “угол дома” – рус. пакша “левая рука”; др.- инд. manаy “нравиться” – осет. imonaw “нежный” – рус. манить и др.; осет. käläx “скользкая дорогая” – рус. каляга; осет. koyr “перекладина арбы” – рус. “стержень”; осет. käbyla, qybyl “щенок” – рус. кобель; др.- инд. aryati «восхвалять» – рус. орать; др.- инд. anga “член тела” – осет. ong “то же”; осет. qilun “ребенок” – рус. диал. килун “молодой поросенок”; др.- инд. čhag “коза” – осет. säg “то же”; др.- инд. s'ila “камень” – осет. sela “плоский круглый камень”; др.- инд. stubh “шуметь” – осет. stuf “шум, звук”; др.- инд. stиka “клок волос” – осет. styg “клок, кудри; др.- инд. tomara “копье, дротик” – осет. tomar “направлять” – рус. диал. томар “стрела”; др.- инд. tuvara “терпкий” – осет. twag “кислый”; др.- инд. vаsi “вид топора” – осет. wäs “топор”; осет. xorz “хороший” – рус. хорошо. Есть в русском языке слово неясного происхождения булка, котором нет надежных соответствий в ни одной из языков. Возможно, оно происходит от осет. булкъ “репа”, если изменение значения обусловлено сходством формы этих двух съедобных предметов. Как видим, список довольно большой, но часть русских слов может быть не субстратного происхождения, а заимствованными из мордовского, в который они могли попасть или из праосетинского, или иметь с ним общий источник заимствования. Следовательно, этот вопрос сложный.
12. В крайнем восточном ареале общей индоевропейской территории на водоразделе притоков Днепра и Волги начал формироваться фракийский язык, потом здесь отделились от иранской общности протокурды, после чего тут поселились балты, а за ними те славяне, которые стали предками современных болгар. О фракийском языке нам известно очень мало, а возможные лексические соответствия между ним и болгарским могут быть отнесены уже к балканскому субстрату. Таким образом, есть смысл искать пока еще только болгарско-курдские параллели. В этимологическом словаре болгарского языка (Георгиев В. Л., Гълбовъ Ив., 1971) болг. багазяй “сват” подано с пометкой “неясно”. Это слово может быть объяснено на курдской основе: курд. bava “отец” и zava “зять” при zayin “рожать” и zoy “сын” в афганском. Так же неясным является происхождение названия одного из растений бозлан, которое можно объяснить при помощи курд. boz “серый” и lam “листок”. Болгарскому хубав “хороший” может соответствовать курд. xob “хороший”, хотя это слово является общеиранским.
13. Есть слова иранского происхождения, распространенные в некоторых или во многих славянских языках, о которых нельзя с уверенностью сказать, каким путем и в какое время они попали к ним. Это такие слова как бадья, бахча, калита, торба, топор, хосен и многие другие. Однако есть такие слова, ареал распространения которых позволяет видеть в них иранский субстрат. Например, от др. ир. šát (афг. šát, перс. šähd) происходят серб. сат, болг. сът, макед. сот, слвн. satovje, рус. соты, которым до сих пор специалисты не дали убедительной этимологии. Так же иранским субстратом являются серб., болг. патка, макед. паток “утка” (перс. bät “утка”, тал. bet “гусь“).
